— Правильно, — согласился Клифтон. — Принятие в гнездо — это крюк, на котором держится все остальное. Как вы, наверное, знаете, мы собираемся вынести на голосование вотум доверия.
— Понимаю. И вы не можете упустить случая ударить в барабан. Может, это конечно и неплохо, но…
— Что «но»? Что-нибудь не так?
— Нет, просто дух, в котором выдержана речь… В нескольких местах придется заменить кое-какие выражения. Он бы так не выразился.
С уст Корисмена сорвалось слово, которое не следовало бы произносить в присутствии леди; я холодно взглянул на него.
— А теперь послушай меня, Смайт, — продолжал он. — Кто может знать, как выразился бы в этом случае Бонфорт? Вы? Или человек, который вот уже четыре года пишет за него все речи?
Я пытался сдержаться — в его словах была доля правды.
— И тем не менее, — ответил я, — место, которое в печатном тексте смотрится, не может прозвучать как следует в речи. Мистер Бонфорт — великий оратор, теперь я это знаю. Его можно поставить в один ряд с Черчиллем, Уэбстером и Демосфеном — величие мысли, выраженное простыми словами. А теперь, давайте возьмем хотя бы вот это слово «бескомпромиссность», которое вы употребили дважды. Я бы еще может и воспользовался им, потому что люблю многосложные слова. Да и люблю, знаете ли, показать свою эрудицию. Но мистер Бонфорт, наверняка сказал бы вместо этого «глупость», «ослиное упрямство» или «каприз». А сказал бы он так потому, что в этих словах, естественно, содержится больше чувства и выражено оно сильнее.
— Вы бы лучше думали о том, как лучше прочитать речь! А уж о словах позвольте побеспокоиться мне.
— Вы видимо не поняли меня, Билл. Меня совершенно не волнует, что представляет из себя эта речь с точки зрения политики. Мое дело — имперсонация. И я не могу вложить в уста своего героя слова, которые ему не свойственны. Это выглядело бы так же ненатурально и глупо, как козел, говорящий по-гречески. А вот если я прочитаю речь так, как он обычно читал их, это уже само по себе будет эффектно. Он великий оратор.
— Послушайте, Смайт, вас наняли не для того, чтобы писать речи. Вас наняли для того, чтобы…
— Тихо, Билл! — прикрикнул на него Дэк. — И давай-ка поменьше этих «Смайтов». Родж, ну а ты что скажешь?
— Как я понимаю, шеф, вы возражаете только против некоторых выражений? — спросил Клифтон.
— В общем-то да. На мой взгляд еще следовало бы вырезать личные нападки на мистера Квирогу и откровения на тему о том, кто стоит у него за спиной. Все это звучит как-то не по-бонфортовски.
Лицо его приняло застенчивое выражение.
— Вообще-то это место вставил я сам, но может быть вы и правы. Он всегда дает людям возможность подумать кое о чем самим.
— Хорошо, сделайте сами все изменения, которые сочтете необходимыми. После этого мы запишем ваше выступление и просмотрим его. Если понадобится — изменим кое-что, в крайнем случае можем даже и вообще отменить его — «по техническим причинам». — Он мрачно улыбнулся. — Да, Билл, именно так мы и сделаем.
— Проклятье, но это совершенно вопиющий…
— Нет, именно так нам и следует поступить, Билл.
Корисмен резко встал и вылетел из каюты. Клифтон тяжело вздохнул. — Билл всегда ненавидел даже саму мысль о том, что кто-то кроме мистера Бонфорта может давать ему указания. Но человек он очень способный. Шеф, когда вы будете готовы к записи?
— Не знаю. Но буду готов, когда нужно.
Пенни вместе со мной вернулась в мой кабинет. Когда она закрыла дверь, я сказал:
— Пенни, детка, с час или около того вы мне не понадобитесь. Но если вам не трудно, зайдите к доку и попросите у него еще этих таблеток. Они могут мне понадобиться.
— Да, сэр, — она поплыла к двери. — Шеф?
— Да, Пенни?
— Просто я хотела вам сказать — не верьте, что Билл писал за него все речи.
— А я и не верю. Ведь я слышал его речи и читал эту.
— О, Билл, конечно, иногда писал всякую мелочь. Как и Родж, впрочем. Даже я иногда занималась этим. Он — он готов использовать идеи, откуда бы они не исходили, если они нравились ему. Но когда он читал речь, то это была речь целиком его собственная. От первого до последнего слова.
— Я знаю, Пенни. Жаль только, что именно эту речь он не написал заранее.
— Просто постарайтесь сделать все, что в ваших силах.
Так я и сделал. Начал с того, что заменил гортанными германизмами «брюшные» латинские выспренности, которыми можно было вывихнуть челюсть. Но потом я вышел из себя, побагровел и порвал речь в клочки. Только импровизация может доставить удовлетворение актеру, и как редко приходится иметь с ней дело.
В качестве слушателя я выбрал только Пенни, и добился от Дэка заверения в том, что меня никто не подслушивает (хотя я подозреваю, что эта здоровенная орясина обманула меня и подслушивала сама). Через три минуты после того, как я начал говорить, Пенни разрыдалась, а к тому времени, как я закончил (двадцать восемь с половиной минут — ровно столько, сколько обещано было для передачи), она сидела неподвижно, в каком-то странном оцепенении. Боже упаси, я вовсе не позволил себе никаких вольностей с прямой и ясной доктриной экспансионизма, в том виде, в котором она была провозглашена ее официальным пророком Джоном Джозефом Бонфортом; я просто немного видоизменил облик его заветов, воспользовавшись главным образом выражениями из его прежних речей.
И вот ведь что странно — я верил каждому слову из того, что говорил.
Но, братцы, я вам доложу, и речь же у меня получилась!
* * *
После этого мы все вместе собрались прослушивать запись и мое стереоизображение. Здесь был и Джимми Вашингтон, присутствие которого держало в узде Билли Корисмена. Когда запись кончилась, я спросил:
— Ну как, Родж? Будем что-нибудь вырезать?
Он вынул изо рта сигару и ответил:
— Нет. Если хотите, чтобы все было в порядке, послушайте моего совета, шеф, пустите ее в том виде, в каком она есть.
Корисмен снова удалился — но зато мистер Вашингтон подошел ко мне со слезами на глазах — слезы в невесомости совершенно излишни — им некуда течь.
— Мистер Бонфорт, это было прекрасно!
— Спасибо, Джимми!
Пенни вообще не могла произнести ни слова.
После просмотра я отключился. Удачное представление всегда выжимает меня досуха. Я спал больше восьми часов, пока меня не разбудила корабельная сирена. Я привязался к койке — ненавижу плавать во сне по всей комнате — поэтому не мог двигаться. Но я понятия не имел о том, что мы стартуем и поэтому связался с рубкой, не дожидаясь второго предупреждения. — Капитан Бродбент?
— Секунду, сэр, — услышал я голос Эпштейна.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});